OzzYoS

 

 

На протяжении более чем тридцатилетней карьеры Боб Дилан чрезвычайно редко давал интервью прессе, полагая, очевидно, что его творчество не нуждается в объяснении - пластинки говорили сами за себя. Вместо Дилана выступали его толкователи. Поэтому, когда подобно римскому Папе, он соблаговолил, наконец, дать частную аудиенцию, мы благоговейно ловили каждое слово. Беззаботно и с присущим ему чувством юмора Дилан рассказал о своем, лучшем за многие годы студийном альбоме "Time out of mind", о музыке и поэзии, о Вуди Гатри и Шарле Азнавуре, еще менее серьезно - о встрече с высшим иерархом католической церкви, о политическом сознании, о собственном прошлом и шестидесятых. Накануне выхода легендарной записи 66-го, концерта в манчестерском Free Trade Hall - первое за двадцать лет интервью европейского журнала со скромным ремесленником музыки фолк.

 

Действие происходит 4 октября на последнем этаже роскошного лондонского отеля. Кучка европейских журналистов томится ожиданием, смесь страха и возбуждения на лицах. Неудивительно - пишущая братия готовится интервьюировать Боба Дилана. Для тех, кому еще нет двадцати, это имя символизирует некое ископаемое, эпоху столь же давнюю и непонятную, как верхний меловой период. Для тех, кому за 35, Дилан - Бог с гитарой. А если не Бог, то, по крайней мере, человек, привнесший в рок поэзию и совесть, гений, открывший глаза на мир Леннону и Маккартни, стиляга, разбудивший американскую молодежь, студенческий ангел периода "Blonde on blonde", рокер-байкер на "Highway 61 revisited", попутчик Гинзберга и поколения битников, самый элегантный человек Нью-Йорка шестидесятых. Но одновременно и презираемый с тех пор, как начал халтурить в семидесятые, жалкий старикашка, практически ушедший на пенсию в восьмидесятые, предатель, разочаровавший даже самых своих ярых поклонников. Для журналистов Дилан - человек, никогда не дающий интервью, ласточка слишком высокого полета, чтобы снизойти до разговоров, высокомерный сфинкс, наподобие Гарбо, Принса, Кубрика и других великих молчунов. В те редкие моменты, когда он говорит, преимущественно с американскими журналистами, реплики маленького кудрявого барда обычно туманны, загадочны или откровенно надменны. В ожидании Дилана репортеры делают прогнозы: после первых же двух вопросов он встанет и уйдет, будет отвечать лишь покачиванием головы, начнет ругаться... Или, того хуже, заставит слушать несколько раз с начала до конца свой концертник 78-го "Live at Budokan". Ужасные предчувствия не подтвердились. Все прошло достойно - подстать последнему альбому Time out of mind, лучшему со времен "Blood on the tracks". Дилан показался искренним, внимательно слушал вопросы, был относительгно сконцентрированным, показал завидное чувство юмора. В тот день Дилан был в форме и почти симпатичен. Через пять минут после начала разговора мы забыли про легенду, не видя перед собой ничего, кроме этого невысокого человека со спутанными волосами и помятым лицом, в поисках ответов на вопросы периодически пронизывающего нас лазерным лучом взгляда своих голубых глаз. Он хитро уходил от ответов на вопросы, казавшиеся ему неинтересными или "неудобными", но не скупился на разговоры о поэзии и музыке. Через полтора часа он поднялся и исчез, снова превратившись в легенду.

 

В прошлом году в больнице вы чуть было не встретились с Элвисом Пресли...

Сейчас мне намного лучше. Но я пережил очень тяжелый период... Теперь, кажется, мое состояние улучшается с каждым днем.

 

Из всех легендарных музыкантов шестидесятых годов вы больше всех играете и даете концерты. Что вами до сих пор движет?

Песни! Сегодня никто не играет такие песни, только я. Та же самая ситуация - у Rolling Stones. Они, кажется, сейчас на гастролях?

 

Но у них это случается раз в шесть лет, вы же постоянно в дороге, как бомж.

(Смеется)... Можно и так дело представить, но это не совсем точно. Для меня это скорее работа, ремесло, маленькое коммерческое предприятие. Играть концерты - мое дело, мой маленький бизнес.

 

На ваших концертах можно увидеть тех, кому пятьдесят, и тех, кому восемнадцать. Какое впечатление это производит на вас?

Я вижу только тысячи голов... Человеческие существа образуют одну единственную расу. Все люди похожи друг на друга, для меня не существует различий. Понимаете, я вижу людей, которые выглядят пожилыми, но молоды духом, и вижу других, которым по двадцать, но им можно дать все шестьдесят (смеется)... Я не могу вам сказать, кто из них кто или каков возраст моих слушателей. Вы продолжаете записывать диски для того, чтобы молодежь слушала свои песни Дилана, а не ваши старые пластинки - музыку их родителей? Может быть. Но это тоже бизнес. Я - певец, вы - журналист. День за днем вы ищете новые истории, новые интервью. Я делаю то же самое, я продвигаюсь к новым концертам, к новым дискам.

 

В одной статье вы признались, что иногда чувствуете себя сутенером.

К сожалению, это чувство заложено в самой природе моей профессии. Да, я действительно так думаю, я это ощущаю... Таковы все артисты. Когда вы на сцене, смотрите на толпу и видите эти устремленные на вас взгляды, вам невольно кажется, что вы оказались в центре шутовского представления, цирка или кабаре... Вы - привлекательное дешевое развлечение. Но не проститутка. Есть разница между проституткой и сутенером

(смеется)...

 

Но даже если ваша работа - отчасти коммерческое предприятие, это ведь не мешает вам делать ее с душой. 

Я не знаю, что значит слово "душа". Качество представления зависит от таланта, которым наделил вас Бог. Я не знаю, надо ли для этого быть душевным.

 

Почему вы всегда отвергали статус символа и лидера поколения?

Я не считаю это комплиментом. Для меня слова "легенда" или "символ" - всего лишь вежливые синонимы "прошлого", "погасшей звезды".

 

Но лучше быть прошлым, чем не быть вообще. 

С этим можно поспорить.

 

Тяжело ли вам иногда быть Бобом Диланом? 

Мне легче быть самим собой, чем вами. Мне кажется, я не смог бы быть кем-то другим. Но в какой-то момент слава начинает мешать. Слава, известность - иногда от всего этого хочется избавиться. Всем знаменитым людям знакомо это чувство - нам хочется, чтобы от нас отстали, чтобы нас оставили в покое.

 

Интересуетесь ли вы чем-нибудь, кроме музыки - например, тем, что происходит в мире? 

Нет. И утверждать обратное было бы ложью.

 

В шестидесятые годы было иначе, вы написали несколько политизированных песен.

Может быть. Но я думаю, что для меня самое главное - работа и выступления в качестве музыканта и певца. Меня интересует музыка, которая мне нравится. Все вертится вокруг этого.

 

Считаете ли вы, что сегодня популярная музыка перестала быть средством для передачи информации о том, что происходит в мире и обществе?

Нет, для этого существуют газеты и телевидение.

 

Но это очень пассивная позиция!

Конечно, но быть пассивным - естественно. Зрители идут на футбольный матч не для того, чтобы играть на поле.

 

Во-первых, вы сами играете на сцене, а, во-вторых, вы принадлежите к поколению, которое считало, что можно повлиять на ход событий - и которое все-таки кое-что изменило.

Вполне возможно... Даже не знаю... Я никогда не думал, что какой-нибудь из моих дисков может повлиять на ход событий. Если бы мне хотелось воздействовать на общество, я бы занялся чем-нибудь другим - поступил бы в Гарвард или в Йель, чтобы стать политиком и т. п...

 

Тогда зачем писать песни типа "Masters of war"?

В моем представлении "Masters of war" - совсем не политическая песня. Признаюсь вам откровенно, я ничего не смыслю в политике. Я не могу отличить правого от левого... Сегодня я могу отстаивать идею, которая считается консервативной, а на следующий день по другому поводу поддержу убеждения, которые считаются левыми! Вы понимаете? Когда у меня есть свое мнение, я не спрашиваю себя, левое оно или правое. Я могу отстаивать одну и ту же идею, по одному и тому же поводу, но с разных точек зрения.

 

Кросби, Стиллз и Нэш считают, что они способствовали прекращению войны во Вьетнаме... 

Да, они остановили войну (смеется)... Для них это несомненно, они были как раз такого рода артистами.

Сохранили ли вы приятельские отношения с Beatles, Rolling Stones, с Джоан Баэз?...

Да, мы видимся от случая к случаю... Все, кто еще в этом мире, видятся более или менее постоянно. Я знаком со всеми, кто начинал в мое время - Stones, Кросби, Стиллз, Нэш и др. Но мы не говорим о шестидесятых и семидесятых. Вот еще! Мне кажется, все это важнее для публики, чем для нас. Разве молодежь говорит об этом времени, разве ей интересно то, что было тридцать лет назад? Сомневаюсь.

 

Молодежь очарована шестидесятыми, потому что тогда казалось возможным изменить мир, тогда как сегодня мы чувствуем себя бессильными.

Мне кажется, что в шестидесятые годы существовала идея, что можно изменить мир. Эта идея была важнее, чем результат. Ощущение, что ты можешь действовать, было важнее, чем настоящее действие. Сегодня существенно не хватает именно этой идеи. Идеи - очень могущественны, их нельзя убить.

 

Почему вы выбрали продюсером альбома "Time out of mind" Даниэля Лануа?

Лучше сказать, что мы выбрали друг друга в равной степени. Мы уже работали вместе над альбомом "Oh mercy", и неплохо получилось... У нас почти что одинаковые представления о том, какие ставить перед собой цели и как должны звучать песни.

Чего именно вы ждете от продюсера?

Чтобы он мог различать, что нужно играть, а что - нет, что нужно оставить и что выбросить; чтобы он чувствовал, какая аранжировка подходит для такого типа песен... Хороший продюсер должен суметь довести песню до ее окончательной, идеальной формы. Он не имеет права ее кастрировать или перепродюсировать.

 

Звук "Time out of mind" живее, мощнее и ближе к концертному, чем тот, которого Лануа добился на "Oh mercy".

Это верно. Мои концерты часто ругают. У критиков, которые приходят на мои выступления, слух двадцатилетней, если не больше, давности, - они ждут тех же версий, что и двадцать лет назад. Сравнивать мои сегодняшние концерты с теми, которые были двадцать лет назад, - не самый удачный подход. Здесь нечего сравнивать. С концертами современной музыки их тоже нельзя сравнивать, так как то, что на меня повлияло, не имеет ничего общего с тем, что влияет на сегодняшнюю поп-музыку.

 

Какая музыка на вас повлияла?

Очень простая и обыкновенная - музыка 20-х, 30-х, 40-х, иногда 50-х годов. Это очень ограниченное и небольшое пространство - в общем, то, что называют американской фолк-музыкой, немного рокабилли... Но не рок-н-ролл. Я не думаю, что на меня повлиял рок типа Лэрри Уильямса или Литтл Ричарда.

 

Песня "Highland" с вашего нового альбома кажется очень импровизированной. Насколько серьезно вы готовитесь к работе в студии?

"Highland" - это длинный talking blues. Я уже не раз записывал такие вещи, особенно в начале карьеры. Эта музыкальная форма позволяет певцу делать все, что хочется, петь все, что придет в голову. Она очень простая. Все считают, что это - импровизация. На самом деле основа была заранее написана, но во время записи появлялись разные идеи и мысли, так что в результате получилось не совсем то, что было на бумаге.

 

Но, когда вы идете в студию, у вас все же есть идеи, какими должны получиться песни, или вы импровизируете по ходу записи?

"Highland" - это смесь того и другого, в ней есть живая импровизация. Это двенадцать классических такто

в, песня может быть длиннее или короче, может отклониться в сторону, ее можно спеть, можно проговорить...

 

Упрощает ли работу над импровизированными блюзами помощь такого единомышленника, как Сэм Шэпард?

Вряд ли, скорее это делает ее более... безумной (смеется)... Когда вы находите родственную душу, с которой вам приходится сочинять, вы можете работать быстрее и эффективнее, чем когда вы предоставлены самому себе.

 

Нет ли у вас желания повторить опыт? 

Сэм занят собственной карьерой, он - театральный автор. Я же почти постоянно в пути - у нас мало возможностей видеться.

 

На новом альбоме ваш голос кажется мощным, сильным и уверенным.

У меня всегда были проблемы с записью альбомов. Для меня хороший альбом - это хорошие песни с хорошим звуком, с хорошей инструментовкой, в хорошем исполнении... Чтобы песня меня волновала, нужно объединить все эти параметры. К сожалению, я явно не в ладах с современной технологией. Часто она делает мои песни банальными. Размягчает их, обрабатывает их так, что начинает доминировать надо мной самим. Другим музыкантам, современным рокерам, технология помогает, а мне только мешает.

 

Доминировать над технологией вам всегда помогали хорошие продюсеры - вчера Том Уилсон, сегодня Даниэль Лануа.

Каждый продюсер делает свой звук, но он не обязательно подходит всем подряд. То, что подходит большинству музыкантов, не обязательно подходит мне. Поле моей деятельности очень ограничено. Я всегда пытаюсь как можно лучше понять песню до того, как ее спеть и записать. Я не люблю записывать песню, если не чувствую, что она стала частью меня.

 

Вам быстро надоедает работать в студии? 

О да...

 

На альбоме вы поете "I wish that someone would come and put back the clock for me". Вы чувствуете ностальгию по молодости? 

Но ведь нам всем знакомо это чувство! Разве помолодеть - это такое странное желание, свойственное только мне? Неужели никому не хочется перевести часы назад? Мне вот, например, хочется (смеется)... Я бы с радостью начал свою жизнь сначала. Если бы у меня была такая возможность. Прямо сейчас.

 

А как бы сложилась тогда ваша карьера?

Понятия не имею. По-моему, если вы заново начинаете жить, вы по определению - другой. Я жил бы в другом месте, научился бы другой профессии, женился бы на другой женщине (смеется)...

 

В свое время вы ушли от фолка к электричеству, затем от электричества к кантри и т. д., каждый раз придумывая себе новую жизнь.

Но такова человеческая природа (смеется)... В жизни каждого человека есть решающие события, переломные моменты. Их не спланировать. Все идет своим чередом, жизнь продолжается, вот и все. Возможно, за всем этим сокрыт великий божественный смысл... Я даже в этом уверен.

 

 

Значит ли это, что вы не "пишете" песни, а они витают в пространстве, и вы их оттуда вылавливаете? 

Так говорил Вуди Гатри. Эта концепция творчества идет от него. И в некотором смысле, я думаю, что она очень правильная.

 

Такой ангажированный певец, как Гатри, думал, что песни имеют божественную сущность? 

Вуди был очень плодовитым поэтом-песенником. В некоторых библиотеках можно найти сборники песен, которые он не успел записать - отрывки текстов, стихи, которые не были положены на музыку, поэмы... Он был ремесленником-стахановцем.

 

Сейчас ваши тексты очень просты и ясны, стилистически совсем не похожи на ваши же барочные песни шестидесятых годов.

Мои тексты развиваются уже довольно давно. Это не новость.

 

Теперь они очень меланхоличные и очень мрачные. 

Между мной и моими альбомами всегда есть большая разница. Но я не могу согласиться, мне совсем не кажется, что тексты "Time out of mind" выражают отчаяние. Если вам нужна настоящая печаль, настоящее отчаяние, откройте газеты, посмотрите, что происходит в Боснии, в Латинской Америке или на Ближнем Востоке... Вот, действительно, мрачные тональности.

 

И все же, на альбоме речь идет только о неудавшейся любви, пустынных пейзажах и вымерших улицах. Это очень одинокий, безлюдный альбом. 

Я уже пел о несчастной любви на своем первом альбоме. Новый альбом прочно связан с моим первым альбомом - круг замкнулся (смеется)...

 

Когда вы пишете, например, "My sense of humanity is going down the drain", это выражает ваше экзистенциальное состояние, ваше отношение к человечеству вообще?

Подождите, вот, например, Элвис Пресли поет "I ain't nothing but a hound dog". Вы же не будете спрашивать его, чувствует ли он себя собакой (смеется)... Это только слова. Все меняется каждую минуту, понимаете? Текст фиксирует ваше ощущение в определенный момент дня. Но все может измениться через минуту, час или день. Так что все, что вы читали об этом альбоме, вся критика, все анализы - все это правда, все правы (смеется)...

 

Вас утомляют все эти интерпретации, люди, которые внимательно вслушиваются в ваши тексты и находят в них массу значений?

Нет, мне это не мешает. Наверное, я единственный такой певец.

 

Ваш новый альбом получил хвалебную критику. Влияет ли еще на вас критика?

Я просмотрел несколько рецензий, но, честно говоря, я их мало читаю. Я выпустил столько дисков... Надеюсь, что их приняли хорошо. В случаях, когда это так, можно считать, что игра стоит свеч.

 

Вы говорите, что рок - это вещь жесткая и быстрая... Какое определение вы дали бы блюзу?

У блюза всегда очень простая структура. Это идеальный формат для того, чтобы сказать все, что хочется. Это чистая форма. Я не знаю, у кого есть врожденное чувство блюза, а у кого нет. Я даже не уверен, что кто-то в нашем современном мире может проникнуться блюзом. В моем представлении, блюз - это что-то деревенское, и даже когда его привезли в большие города, несмотря на электричество, блюз остался сельским, примитивным. Но в этом-то и вся проблема: музыка, которую сегодня слушают - это только электричество или даже электроника. За этой электрической стеной уже не слышно дыхания певца, не слышно, как бьется его сердце. Чем больше прячемся за технологии и машины, тем слабее становится наша связь с блюзом. Как и старое кантри, блюз -это чистая, простая, строгая форма.

 

Каким образом вы, белый человек из Миннесоты, заинтересовались блюзом? 

Когда я был подростком, разные районы Америки были связаны между собой благодаря радио. В то время ди-джеи были свободнее, чем сегодня, они ставили те альбомы, которые хотели. Передатчики были мощнее, можно было поймать дальние станции. Вот Хендрикс, например. Он вырос в Сиэттле - не особенно блюзовом районе. Но он, несомненно, пережил то же, что и я, открыв блюз благодаря радио. Радио связывало людей друг с другом. Теперь такого нет. Я не знаю, когда именно это изменилось, но сейчас на каждом радио - жесткий формат.

 

Вы помните свои первые ощущения, связанные с радио - тот самый момент, когда блюз впервые произвел на вас неизгладимое впечатление?

Когда я услышал его впервые, это было откровение. Но я не помню того первого раза в деталях. Я уже плохо помню, что было популярно в то время. Хотя помню певца Джонни Рэя. Он был не похож на других, он пел энергично, с душой, от всего сердца. Рэй был исключением среди модных, но невыразительных певцов типа Перри Комо, Патти Пейдж... Помню, я подумал, что это один из тех редких музыкантов, которые заставляют почувствовать что-то глубокое. Потом, я начал слушать кантри-певцов типа Хэнка Уильямса. Знаете, в Миннесоте можно было поймать станцию Grand Ole Opry. Радио связывало американцев друг с другом, цементировало страну, особенно в 50-е годы.

 

Пытались ли вы, слушая радио в то время, работать над голосом, петь как блюзмен? 

Вовсе нет. Я слушал много деревенского фолка и, как мне кажется, разработал свой стиль, слушая Буди Гатри. Но это происходило бессознательно, спонтанно.

 

Помните ли вы, когда, почему и как вы решили стать певцом, музыкантом и поэтом-песенником? 

Не помню. Мои воспоминания недостаточно точны. Не помню, чтобы я был кем-то еще, кроме певца и сочинителя песен (смеется)...

 

Что значит для вас такой музыкант, как Джимми Роджерс? 

Очень многое. Джимми Роджерс повлиял даже на Буди Гатри. Его голос был одним из тех неповторимых голосов, которые символизируют собой эпоху. Я бы с удовольствием пел Джимми Роджерса чаще, но меня идентифицируют не с чужими, написанными давным давно песнями, а с моими собственными. Исполнение чужих песен - это область, в которой я не сильно преуспел, потому что все хотят, чтобы я записывал свои собственные песни. Здесь я поставлен перед дилеммой.

 

Тем не менее недавно вы записали два альбома старых фолк-песен - "Good as I been to you" и "World gone wrong", и они были неплохо приняты.

Эти фолк-альбомы составлены из народных песен. Для меня в этом нет ничего нового, то же самое я делал, когда начинал - уже на первом альбоме я исполнял старые фолк-песни. Я записал "Good as I been to you" и "World gone wrong", чтобы напомнить людям, на случай, если они забыли, откуда идет моя музыка, куда уходят корнями мои песни.

 

Эти два альбома помогли вам выиграть время, выждать, когда вернется вдохновение?

Без сомнения, так как, должен признаться, у меня не было ничего нового для записи. Были разрозненные отрывки текстов и мелодий и ничего завершенного, ничего солидного. Я решил записать эти альбомы еще и для того, чтобы вновь обрести простоту и свободу делать диск в одиночку, без чьей-либо помощи. Это был необходимый вызов. Я бы с удовольствием повторил этот опыт, особенно с тем звуком, которого можно добиться теперь. У нас не было нужного звука. На последнем диске мы попытались записать современный CD, то есть использовать все возможности технологии. Ни для кого не секрет, что все пластинки 20-х и 30-х годов подправляются, прежде чем их переносят на CD. Когда вы слушаете любой из них сегодня, вы даже не представляете себе воздействие, которое они производили в свое время, вы не знаете эффекта, который они производили на нас, когда мы слушали их в первый раз - виниловый диск на электропроигрывателе с иголкой. CD не производят такого эффекта... и в этом кроется недостаток технологии. Все эти группы с гитарами, которые звучат, как электрические пилы, барабанщики, которые трясутся за бочкой и тарелками - все это так шумно и крикливо. Эти звуки не поддаются контролю, их не ухватить. Вы ставите CD и слышите только безобразный грохот. Все это не естественно, это не воспроизводит нормальный человеческий звук. Зайдите в любой бар послушать блюзовую группу, и вы будете тронуты, взволнованы, а потом вы послушаете ее на CD и удивитесь, куда делся звук, который вы слышали в баре.

 

Вы не слушаете ваши старые диски на CD? 

Я никогда не слушаю мои старые диски.

 

А почему?

Я не хочу влиять сам на себя... Я не хочу оглядываться на свое прошлое, я хочу идти вперед. Forever young (смеется)...

 

Но при этом вы всегда обращались к старым песням других музыкантов.

Постоянно. Потому что мне не верится, что было создано что-либо лучшее.

 

Эта мысль противоречит фразам типа "the times they are a-changin'".

But they are changing back...

 

Вы по-прежнему рисуете?

Я пытаюсь. Живопись - это ответственное занятие, для нее необходима полная сосредоточенность, потому что я рисую вещи из реальной жизни. Это требует от меня очень серьезной подготовки.

 

Как вы сейчас относитесь к литературе? Вы попали в номинанты на Нобелевскую премию.

Жаль, что я ее не получил (смеется)... Я знаю, что это одна из самых почетных наград. Это ведь Нобель изобрел динамит? (смеется)...

 

Ваш друг Аллен Гинзберг был великим поэтом. Вы себя поэтом не считаете. В чем разница между поэтом и поэтом-песенником?

Песня содержит в себе поэтические элементы, но, по-моему, разница в том, что стихотворению не нужно быть четким, продуманным, выстроенным, тогда как песня должна подчиняться определенным правилам. Жанр песни - намного более узкий и строгий. Стихотворение - это нечто свободное, его пространство бесконечно. По поводу начала шестидесятых, кстати: эпоха фолк-музыки подходила к концу, и, может быть, это дало возможность поэзии стать связующим звеном между людьми - телевидение еще не было таким вездесущим. Люди еще слушали слова песни, как истории, которые вполне заменяли сводки новостей. Буди Гатри был одним из лучших: его песни рассказывали о том, что происходило в одном месте, а он пел их в другом... До того, как телевидение и средства массовой информации овладели всем, люди получали информацию из песен, они внимательно их слушали, и узнавали из них о том, что происходило вдали от них. Если вы послушаете большую подборку фолк-песен, вы убедитесь, что это правда: вся современная история Соединенных Штатов аккуратно отражена в фолк-песнях. Теперь с этим покончено. У песни больше нет этой власти и этой функции, потому что люди узнают обо всем немедленно. Поэзия тоже пережила аналогичный упадок. Я думаю, что сегодня еще можно писать великую поэзию, по-другому, и великое стихотворение всегда может содержать более важный смысл, чем программа новостей. Но для песен это уже не так.

 

Эпоха массовой коммуникации уничтожила сущность популярной музыки?

Во всяком случае, она уничтожила сущность фолк-псссн. Я не утверждаю, что вся музыка стала совсем другой, я говорю об очень частной области. Если вы послушаете песни начала века, на печальные стихи, вы обнаружите среди них двадцать, посвященных, например, гибели "Титаника". Каждая рассказывает трагедию по-своему, каждая прочувствована всем сердцем. И дело не ограничивается "Титаником". Можно найти песни об убийстве Джеймса А. Гарфилда, о катастрофе в угольных шахтах... Существовали самые разнообразные песни на самые разнообразные сюжеты. Масс-медиа уничтожили все это.

 

Хотелось ли бы вам войти в историю человеком, привнесшим настоящую поэзию в рок? 

Я не думаю о таких вещах. Если бы я этого не сделал, все равно это сделал бы кто-нибудь другой. Что я привнес в рок, так это фолк-музыку, я помог всем познакомиться с простой музыкой. В то время, когда я начинал, эта музыка была малоизвестна; никто не знал, кто такой Лидбелли, никто не говорил о Блайнд Вилли Мактелле, никто не слушал Вуди Гатри... Все было как сейчас. Поп-музыка сегодня почти в таком же состоянии, как в то время, когда я начинал. Современные музыканты мало слушают Вуди Гатри. Я слушал таких людей, как Лидбелли, потому что знал, что они рассказывают правду. Сегодня я по-прежнему не слушаю музыку таким же образом, как средний потребитель: для меня музыка - это не просто развлечение.

 

Помните ли вы, как впервые услышали фолк-антологию Гарри Смита?

Я услышал ее очень рано, когда еще было сложно найти такого рода песни. В те годы эту фолк-антологию не продавали в магазинах, она была только в библиотеках. По-моему, я услышал ее у знакомого, который был старше меня, у него был свой экземпляр. На этом диске были все сокровища фолк-музыки. Когда я его услышал, то понял, что должен выучить оттуда массу песен. Меня потряс их язык, он был поэтическим. Каждая песня была чистой поэзией без всяких оговорок. Я был очарован именно этим языком, отличающимся от повседневной разговорной речи.

 

Мог бы такой диск произвести тот же эффект сегодня?

Если вы хорошо понимаете эти песни, если вы можете их исполнять, вы можете выступать повсюду как музыкант и поэт-песенник. Чем бы вы ни занимались, всегда надо начинать с основ - если у вас есть к ним доступ, конечно.

 

Ваши слушатели хотят, чтобы вы играли свои песни так же, как они звучали тридцать лет назад, но вы никогда этого не делаете.

Мне кажется, что песни - существа живые. Я никогда не устаю их играть, потому что в них заключена правда, они живут своей жизнью. На каждом концерте песня звучит по-новому. Оригинальные записи - это своего рода прототипы. Я не могу воспроизвести эти прототипы, я не могу играть абсолютно одинаковые версии, потому что каждый диск был записан с разными музыкантами, с разными группами, аранжировки были разными... Чтобы воспроизводить мои песни в оригинальном варианте, я должен был бы собирать сотни музыкантов каждый вечер (смеется)... Я даю концерты не ради того, чтобы раскручивать диски, я концертирую, потому что люблю играть, а мои альбомы можно купить в магазине как воспоминание о концертах. На самом деле я не езжу на гастроли - просто каждый год я играю определенное количество концертов, это не турне. Я могу остановиться в любой момент. Часть меня хочет продолжать, а другая хотела бы покончить со всем этим раз и навсегда.

 

Как вы думаете, если бы Вуди Гатри был жив, он бы тоже почти постоянно давал концерты, как скромный труженик сцены?

Он жил и играл в другое время, оно сильно отличается от сегодняшнего. Его музыка не могла получить массового распространения, она не была известна сразу во всем мире, как это происходит сегодня.

 

Вы все больше солируете на гитаре в стиле, который напоминает симбиоз Линка Рэя и Джанго Рейнхарда. 

(Громко смеется)... Это симпатичное и интересное определение. Хорошо, что касается моей игры на гитаре, я даже не знаю, можно ли назвать это игрой на гитаре. Я играю в традициях фолк-школы, особенно в том, что касается ритма. Но вне этих канонов игра на гитаре для меня - это следование ритму барабанщика, работа в одной ритмической структуре. Только и всего. В любом случае, я не хотел бы получить известность как соло-гитарист, я бы не смог ничем подтвердить подобную репутацию. При этом никто не хочет играть вместо меня на ритм-гитаре так, как это нужно мне. Многие годы я пытался рекрутировать подобных музыкантов, но никто не захотел занять эту должность. Может быть, потому что это требует легкости и простоты.

 

Изменило ли ваш подход к концертам совместное турне с Grateful Dead в 80-х годах?

Работа с Grateful Dead стала для меня переломным моментом. Они научили меня глубже понимать мои старые песни, песни, которые я в то время не мог петь. Я уже с трудом осознавал их точный смысл, потому что в них было слишком много уровней прочтения... Они были чересчур сложными для меня. Но не для Grateful Dead (смеется)... Они находили в этих песнях очень важный смысл. Меня заинтриговало: почему они понимали мои песни, а я нет? Я думаю, что дело было в музыкальной и инструментальной технике, в сосредоточенности, в понимании текстов - не их содержания, но их духа. С годами я перестал ощущать общий дух этих песен. Может быть потому, что я играл их с массой разных групп. И, может быть, эти группы вообще их не понимали. Все это на меня влияло до тех пор, пока я не начал играть с Grateful Dead и не заметил, что они лучше меня самого понимали мои песни. Это помогло мне преодолеть некоторые сложности.

 

Удаление от старых песен соответствовало дистанции, отделяющей вас от молодого Дилана?

Я уже давно забыл, что было со мной раньше (смеется)... Важно ли, чтобы вами интересовалось молодое поколение? Нет. Молодежь живет совсем в другом времени и совсем в другой культуре. Мои внуки интересуются группами и певцами, которых я не знаю. Это их группы. Я же играю для людей, которые понимают мои чувства, мое состояние духа.

 

Слушаете ли вы радио теперь?

Очень редко. Лично мне нравятся радиопрограммы, сделанные по старинке - вроде бы такие шоу потихоньку возвращаются. Они похожи на программы, которые я слушал, когда был мальчишкой - что-то вроде театрализованного представления, где играют музыку и рассказывают истории...

 

Допустим, вы поймали шлягер Бон Джови или Спрингстина: вы их узнаете?

Бон Джови - не смогу (смеется)... Брюс - это совсем другое, он мне как младший брат. Он создал музыку, которая отличается от грубого хард-рока, который звучит повсюду, и который я не слушаю никогда. Я считаю, например, что рэп сильнее связан с блюзом, чем вся эта музыка, претендующая на блюзовую родословную. Я также не очень люблю новый соул - певцов, которые продолжают традицию Марвина Гэя или Стиви Уандера... Для этого музыкального стиля опять же он - лучше всех, незачем ходить далеко.

 

Однажды, когда вас спросили о любимых певцах, вы назвали Шарля Азнавура.

Я был совершенно серьезен. Я обожаю Азнавура с тех пор, как увидел фильм "Стреляйте в пианиста". Я даже пересмотрел его несколько раз, потому что мне безумно понравилась последняя часть, в снегу. Это очень напоминало места, где я вырос. Мне также нравилась и сама тональность фильма. Вообще, фильм совершенно "мой". Несколько месяцев спустя Шарль Азнавур приехал с концертами в Нью-Йорк, и я был первым в очереди за билетами.

 

Нравятся ли вам Wallflowers, группа вашего сына, Джекоба Дилана?

Очень. Они играют в другое время, оно не похоже на мое, но это их время.

 

Интересуетесь ли вы музыкальной карьерой вашего сына или она вам безразлична?

Моим первым побуждением, первым чувством было пожелать, чтобы он никогда не начинал карьеру как сын Дилана. Есть много певцов, родители которых занимаются тем же, что и их дети, и иногда это создает детям проблемы.

 

Не могли бы вы рассказать о вашем выступлении в Болонье?

О! Это было супершоу... По-моему, я сыграл "Forever young" (смеется)...

 

Не странно ли пожимать руку римскому Папе? В шестидесятые годы вы были символом контркультуры. 

В то время, несомненно, папа был другой.

 

Думаете ли вы, что человеческий разум может постичь идею прошлого и будущего? Или же эти идеи - лишь иллюзии, которыми можно манипулировать? 

Вот великая непостижимая проблема. В некотором смысле, все, что известно сегодня, существует еще со времен Данте и даже восходит к эпохе Моисея. Есть что-то вечное на земле, оно является частью невидимого мира - невидимого нашему взгляду. Мы воспринимаем только то, что можем видеть, мы не можем видеть невидимый мир. И я бы не удивился, если в этом невидимом мире то, что существовало веками, существует и сегодня. По сути дела, люди всегда были одинаковы, не так ли? Они жили в разные эпохи, в разных культурах, но глубокие человеческие чувства на самом деле не меняются.

 

В прошлом году песня "The Times they are a-changin'" была использована в рекламном клипе одного канадского банка. Это для вас проблема?

Нет, для меня - нет (смеется)... Мои проблемы находятся в другой плоскости.

Где? 

Где-то там, с другой стороны.

Сергей Каганский
Перевод: Алексей Ипатовцев, Стас Савицкий